| 909
Даниэль Мендоса. "Тот самый еврей". |
Tweet | Посетителей: | 4148 |
"Тот самый еврей"
(Даниэль Мендоса)
Автор: А.Беленький
В течение лет тридцати, примерно с 1780 по 1810 год, слово "еврей" (the Jew), если за ним и перед ним не стояло никакой фамилии, в среде боксерской общественности Англии могло относиться только к одному человеку – Даниэлю Мендосе.
Нет, евреи среди этой публики никогда не были в диковинку. Уайтчепел, не самый фешенебельный район Лондона в то время, где в приличном количестве проживали в том числе и бедные евреи, поставил на британский ринг много первоклассных бойцов. Однако Мендоса стоял очень высоко над всеми ними, и, кроме того, с присущей евреям неблагодарностью нанес своей приемной матери-Англии слишком серьезную душевную рану, чтобы его можно было поставить в один ряд с кем бы то ни было. Так что он заслужил свое особое место.
В наши травоядные и политкорректные времена кличку Мендосы иногда переделывают в The Jewish Champion (Еврейский чемпион), но при жизни его так редко называли. Для всех он был просто "The Jew", что в определенном контексте можно было перевести и как "тот самый еврей", и симпатии в этом было немного. Однако сам Мендоса гордился и своим именем, и своей национальностью, и часто даже подписывался Mendoza The Jew (Еврей Мендоса).
Впрочем, даже тогда к евреям в Англии относились хоть и с предубеждением, но в целом довольно сносно. Об этом просто помнили, и при прочих равных это играло против человека, в чем Мендосе еще только предстояло убедиться.
Начало творческого пути Даниэля Мендосы – просто мечта для кинематографистов. Не известно почти ничего. Можно сочинять любые сказки. Например, как Прекрасная Леди Из Проезжавшей Кареты, увидев красивого мальчика нетитульной национальности, велела кучеру остановиться и влекомая страстью отдалась ему, или, точнее, сама взяла его силой, после чего в одной из самых известных дворянских семей Англии вдруг стали появляться подозрительно кудрявые лорды. Но кесарю кесарево, а кинематографисту соответственно кинематографистово.
Согласно семейным преданиям и собственной фамилии, он вел род от испанских евреев, изгнанных из этой страны в конце XV века. К ним же, кстати, относится и Бенджамин Дизраэли, премьер-министр Англии, один из выдающихся политиков XIX века. Какое-то время семейство Мендосы проживало в Италии. По всей видимости, когда там обосновались испанцы, они вынуждены были продолжить свой путь по миру и, в конце концов, оказались в Уайтчепеле, где 5 июля 1764 года и родился Даниэль Мендоса.
В детстве на Мендосу периодически наезжали на национальной почве. В ответ он лез в драку и быстро установил опытным путем, что может бить лица лучше, чем многие другие. В детстве, собственном, а не Мендосы, мне довелось увидеть одного совершенно обычного с виду мальчишку, на несколько лет моложе меня, который не очень любил драться, а потом, разозлившись на нагловатого здорового приятеля, вдруг взял и с поразительной легкостью отметелил его ко всеобщему, в том числе, по-моему, и собственному, удивлению. Дрался он совершенно необычно, не по-мальчишески. Не стоял на месте, а влетал на ударную дистанцию, бил пару раз и вылетал. Его более крупный соперник в ответ лишь молотил по воздуху. Это называется талант.
Мы не знаем точно, когда произошло боевое крещение Мендосы. Если когда-нибудь о нем снимут фильм, то там кроме Сцены Любви с леди в канаве обязательно будет и Сцена Первой Битвы. Там десятилетний Мендоса наверняка раскидает двадцать взрослых орясин, а потом скажет что-то гордое над их поверженными телами.
Действительность была несколько проще, но тоже вполне достойной. Мендоса бросил школу в тринадцать лет и стал работать у стекольщика. Сынок работодателя стал им помыкать, за что был нещадно бит, и Мендоса был изгнан с работы с позором. Точнее, со славой, потому что весть о том, за что выгнали этого мальчишку, быстро разошлась. Потом он нашел работу в чайном магазине, хозяин которого был, судя по всему, его соплеменником. Там Мендосе жилось неплохо, и, может быть, он бы тоже однажды стал мелким торговцем, но в магазине как-то произошла неприятность. Здоровенный грузчик взъелся за что-то на хозяина и собрался его избить. Мендоса встал между ними и предложил грузчику сразиться с ним. Тот смерил взглядом мальчишку, которому тогда было лет шестнадцать, и сказал что-то вроде: "Ща я тебе покажу, жиденок!"
Они вышли на улицу, где тут же собралась толпа, в которой некоторые уже знали, что этот малыш не так прост. Грузчик был гораздо крупнее Мендосы, поэтому тот не лез на рожон и не стал играть с ним в игру "кто сильнее вдарит". Видимо, он дрался именно так, как тот мой знакомый из детства. Все разраставшаяся толпа ревела от удовольствия, и даже те, у кого национальность Мендосы не вызывала восторга, потихоньку начали болеть за него как за маленького. Обалдевший грузчик гонялся за своим вертким соперником, ловя воздух и его удары, пока, наконец, не свалился.
Среди тех, кто с особым интересом смотрел этот бой, был молодой красивый парень, которого многие здесь прекрасно знали. Это был Ричард Хамфрис, знаменитый боксер-средневес. Он решил заняться этим молодым бедовым евреем и начал его тренировать.
Так Мендоса стал боксером, даже толком не затвердев в костях и хрящах и не набрав полный вес, который, впрочем, особо большим так никогда и не стал. Впоследствии он вырос только до 5 футов и 7 дюймов (170 см), а в лучшем виде весил всего 160 фунтов (72,6 кг). Особой силой удара тоже не отличался. А вот скорость в сочетании с боевым инстинктом с лихвой компенсировали недостаток фунтов, футов и дюймов, а также сантиметров и килограммов. Он начал выступать в легком весе. Полноценных категорий тогда не было, но можно сказать, что весил он в то время не больше 60-62 кг. Первый зафиксированный бой Мендосы состоялся в 1780 году. А к концу 1782 года на его счету было уже двадцать поединков, и во всех он одержал победы.
Потом, правда, наступило время почувствовать, как тебе за шиворот вылили ушат холодной воды. Поединок с чемпионом Англии в легком весе Томом Тайном, состоявшийся в июле 1783 года, продолжался 75 минут, после которых молодой Мендоса оказался чуть менее живым, чем его соперник, и не смог выйти из своего угла через 38 секунд после окончания предыдущего раунда, как того требовали тогдашние правила.
В марте 1784 года состоялся матч-реванш, теперь уже за звание чемпиона Англии в полусреднем весе, и на этот раз после 60 минут из своего угла не смог выйти уже Тайн.
После этих боев звездой Мендоса еще, конечно, не стал, но его заметили и выделили из общей массы. А как было не выделить, если он сам выпирал из этой массы, как золотой слиток среди булыжников. Бокс тогда, в общем и целом, представлял собой молотьбу, в которой побеждал тот, кто молотил лучше. И вдруг появился сравнительно небольшой парень, который не боялся выходить против соперников значительно крупнее себя и, не обладая особо мощным ударом, побеждал одного за другим. Как это ни парадоксально звучит, первым делом многие объявили его трусом. Видите ли, он слишком много двигался по рингу. Не любил принимать удары "на репу" и предпочитал их парировать, а то и вовсе уходить от них с помощью уклонов и нырков. Да еще еврей. О чем тут говорить? Трус, да и только. Правда, желающих драться с этим трусом почему-то находилось все меньше, и Мендоса иногда подолгу "простаивал" без боев. Но, по крайней мере, один боец, горячо желающий сразиться с ним, все-таки имелся. Это был Ричард Хамфрис, с которым они давно рассорились. Почему? Бог его знает. Я не готов назвать виноватого на основе крайне скудных сохранившихся данных. Возможно, Хамфрис в какой-то момент стал опасаться, что Мендоса его затмит. Возможно, сам Мендоса повел себя как-то не так. Кто теперь скажет?
9 сентября 1787 года они столкнулись в баре в городке Кок. Слово за слово, канделябром по столу, и вот уже в окружении толпы они вывалились на улицу, где устроили бой. Сохранились очень противоречивые отзывы о том, что там произошло. Одни историки бокса вообще отказываются рассматривать эту драку в качестве официального поединка, тем более что полиция прервала ее достаточно быстро, другие говорят, что верх одержал Хамфрис. Возможно, это объясняется лишь тем, что у последнего в этой толпе было больше друзей. В любом случае, более теплыми отношения между этими двумя после драки не стали. Матч-реванш, теперь уже вполне официальный, состоялся ровно через четыре месяца – 9 января 1788 года.
На тот момент оба уже были настоящими звездами, достаточно сказать, что патроном Мендосы на тот момент был принц Уэльский, так что поединок привлек колоссальное внимание. На кону стоял титул чемпиона Англии в среднем весе, и фаворитом считался Хамфрис.
Как часто бывает, когда соперники друг друга хорошо знают, бой начался ни шатко ни валко. Мендоса и Хамфрис гипнотизировали друг друга глазами, но не атаковали. Наконец, Мендоса нанес удар, но поскользнулся и упал, так как только что прошел сильный дождь и было очень скользко. На том первый раунд и закончился. Публика была пока не очень довольна, справедливо полагая, что один удар на двоих за достаточно продолжительный раунд – это как-то маловато.
Но во втором Мендоса их уже не разочаровал. Он налетел на Хамфриса и бил его, пока тот не упал. В третьем он бросил Хамфриса на землю. Ставки стали резко расти в пользу Мендосы. Никто точно не помнит, сколько раундов было в этом бою, но помнят, что в начале поединка шесть раундов подряд заканчивались тем, что Хамфрис оказывался на земле. Дело шло к нокауту, и он бы обязательно случился…
Но случилось нечто другое. По какой-то причине ринг на этот раз был ограничен не канатами, а жердями. Мендоса забивал Хамфриса и последним в серии нанес жуткий удар справа. Апперкотом тогда еще не пользовались, его чуть позже изобрел друг, ученик и соплеменник Мендосы легковес Сэм Элиас (Голландец Сэм). Тем не менее, во всех сохранившихся описаниях этого боя говорится, что от этого удара справа Хамфриса чуть ли не подбросило в воздух и он повис на жерди, заменявшей канат. Как именно повис – непонятно. Скорее всего, зацепился локтями. Мендоса, не мудрствуя лукаво, продолжил атаку и приготовился нанести следующий удар – по открытому корпусу под ребра, скорее всего слева, и этот удар должен был стать последним в этом бою. Даже болельщики Хамфриса впоследствии не очень с этим спорили, но Мендосу неожиданно схватил за руку чемпион Англии в тяжелом весе Том Джонсон, который был секундантом Хамфриса. Джонсон объявил, что раунд закончен, так как Хамфрис уже как бы почти совсем лежит. Так сказать, лежит стоя. Судьи тут же приняли решение в пользу Хамфриса. По сей день оно считается одним из самых позорных в ранней истории английского бокса, и никто не сомневается, что, поменяйся они ролями, никто не помешал бы Хамфрису забить Мендосу.
Не берусь утверждать, потому что меня там по извинительной причине не было, но, видимо, это происшествие здорово выбило Мендосу из колеи, так как после этого он стал действовать куда хуже. В качестве боксерского обозревателя мне такое доводилось видеть множество раз. Бойцы, особенно молодые, часто надламываются, когда видят, что их сливают.
Но там был и еще один фактор, который работал против Мендосы. В классическом описании этого боя знаменитого журналиста Пирса Игана, которое более-менее критически переписывают почти все, есть восхитительная фраза: "Земля была такой скользкой, что Хамфрис едва держался на ногах". По прочтении этого шедевра объективной мысли у меня создалось впечатление, что Мендоса, видимо, боксировал на каком-то другом ринге, где земля была сухой, твердой и абсолютно нескользкой. Вечно так, с этими евреями: и солнце над ними светит ярче, и дождь на них не капает, и деньги к ним сами в руки текут.
Дальше Иган говорит, что Хамфрис сначала снял обувь, а потом надел носки из грубой, так называемой гребенной шерсти, которые скользили куда меньше, и почувствовал себя куда увереннее. У Мендосы в углу ничего подобного не нашлось. Кроме того, он в большей степени, чем Хамфрис, полагался на передвижения по рингу, и скользкая земля изначально работала против него больше, чем против его соперника.
Так или иначе, но, когда все уже казалось совсем печальным для Хамфриса, бой неожиданно выравнялся. Ко всеобщему удивлению, Мендоса на протяжении боя лучше выполнял броски, чем Хамфрис, но самый результативный бросок сделал все-таки последний. Мендоса после него очень неудачно упал лицом вперед, получив сильнейшее рассечение над правым глазом и, видимо, сломал нос. Это его не сломило. В следующем раунде он провел великолепный удар справа, но Хамфрис уже поймал победную волну, он наносил много ударов, особенно по корпусу, к которым, как он хорошо знал, его соперник был особенно чувствителен, а Мендосе к тому же еще раз не повезло.
Пирс Иган пишет, что Мендоса упал, пропустив три удара Хамфриса - два по корпусу и последний в шею. Другие историки бокса, Генри Даунз Майлз и Дж. Бохум Линч, утверждают, что Мендоса сам атаковал и нанес мощный удар, но в очередной раз поскользнулся на скользкой земле и упал, придавив собственную ногу. Дальше расхождения заканчивают. Мендоса подвернул ногу и сильно растянул связки. О продолжении поединка не могло быть и речи. Очень скоро Мендоса потерял сознание, и его унесли с ринга.
Патрон Хамфриса, некто Брейдил, не мог самолично присутствовать на поединке, и победитель послал ему телеграмму. Сомневаюсь, что Хамфрис знал выражение Юлия Цезаря "Veni, vidi, vici" (пришел, увидел, победил). Сомневаюсь даже, что он знал, кто такой Юлий Цезарь, но, отправляя Брейдилу телеграмму, он постарался быть столь же лаконичным: "Сэр, я разделался с евреем и нахожусь в добром здравии".
Хамфрис не знал тогда, что находится на вершине горы, путь откуда лежит только вниз, а Мендоса – у подножия другой горы, вершина которой была куда выше вершины Хамфриса, и на эту гору Мендосе еще только предстояло подняться.
Ричард Хамфрис не мог не понимать, что своей победой он был обязан не только себе, но и тому, что не имело никакого отношения к его личной доблести: Тому Джонсону, носкам из гребенной шерсти и подвернутой ноге Мендосы. Хамфрис чувствовал, что, несмотря на результат, люди сомневаются и в его победе, и в нем самом. Не мог он не видеть и того, что, несмотря на то что он потерпел поражение, репутация его противника только укрепилась. Победитель и побежденный до некоторой степени поменялись местами. Очень быстро это стало невыносимым для Хамфриса, и он принялся вызывать Мендосу на третий матч. Ситуация обстояла именно так: реванша требовал не побежденный, а победитель.
Однако Мендоса не спешил. Травма ноги оказалась гораздо более тяжелой, чем думали вначале, и Мендоса сказал, что не выйдет на ринг, пока полностью не вылечится. Хамфрис в ответ вполне предсказуемо обозвал его трусом. Мендоса только пожимал плечами.
Дело было еще в том, что, в то время как все его хвалили, Мендоса был крайне недоволен собой, и он решил еще поработать над техникой. Вряд ли он мог попытаться стать еще быстрее или усилить удар. Здесь он уже достиг всего, чего мог. Значит, он, скорее всего, работал над уходами в сторону, которые он впервые и стал применять на ринге, еще больше оттачивал свое умение парировать удары, уклонами и нырками. Короче говоря, над всеми теми приемами защиты, в которых ему и так не было равных. При этом он продолжал появляться на публике и оставался и на виду, и на слуху. Хамфрис тем временем доходил до точки кипения.
Слава у Мендосы и Хамфриса была, как у первых космонавтов в СССР, и желающих организовать им еще одну нежную и ласковую встречу было предостаточно. Все, в общем-то, упиралось в Мендосу, и вот он, наконец, решил, что готов к новому рандеву со своим старым другом-недругом.
Оно состоялось 6 мая 1789 года в деревне Стилтон недалеко от Лондона. Боксерские поединки были в то время неким узаконенным нелегальным развлечением, поэтому их приходилось проводить в несколько отдаленных местах, что никого не останавливало. Люди, у которых само название "Стилтон" до сих пор ассоциировалось только с известным стилтонским сыром, толпами отправились в эти края. И вовсе не за сыром. Ажиотаж был такой, что приняли решение соорудить нечто вроде временной арены, что и было сделано, а уж не заставившие себя ждать болельщики заполнили это хлипкое сооружение до отказа. Обычно утверждают, что там собралось около трех тысяч человек, что для того времени было результатом феноменальным.
Собравшиеся быстро поняли, что они не прогадали, приехав сюда. Уверенный в себе Хамфрис начал с того, что попытался нанести свой излюбленный удар справа и вложил в него всю ненависть, которая накопилась в нем за полтора года, но Мендоса принял его на защиту, тут же ударил сам, и Хамфрису пришлось поближе познакомиться с тем, как выглядит местная почва. Еще два раунда подряд закончились точно так же. Мендоса еще лучше освоил прием, которым он пользовался и раньше: он без большого вреда для себя принимал удары на набитые предплечья и контратаковал. Хамфрис оказался к этому не готов.
Судя по всему, зрители слегка остаканились от такого начала. Во всяком случае, описания последующих восемнадцати раундов грешат, мягко говоря, фрагментарностью. Все пишут более-менее одно и то же: Мендоса принимал удары на защиту, после чего бил сам либо бросал Хамфриса на землю. У того тоже были свои моменты, но в целом он безоговорочно проигрывал бой.
Кризис наступил в 22-м раунде, когда Хамфрис упал. Проблема была в том, что большинство зрителей сочло, что упал он не от удара, а "по собственному желанию", а это каралось дисквалификацией. По тогдашним правилам, раунд мог закончиться только падением одного из соперников или обоих, после чего боксерам давалось 30 секунд на отдых. Скорее всего, измотанный Хамфрис и решил передохнуть. Видимо, он рассчитывал, если он был еще в состоянии что бы то ни было рассчитывать, что это сойдет ему с рук. В углу у него был Том Джонсон, который выручил его в прошлый раз, а против него был еврей, которого очень многие не хотели видеть победителем.
Но не тут-то было. Секунданты Мендосы тут же потребовали дисквалификации и объявления победы их бойца. Секунданты Хамфриса, из которых самый громкий голос подавал, разумеется, Том Джонсон, настаивали на том, что тот упал от удара. Судей для разрешения подобных вопросов было двое – от каждого из участников. Один из них, сэр Томас Эприс, главный покровитель Мендосы, заявил, что правила были нарушены. Мистер Комб, который представлял сторону Хамфриса, предпочел промолчать. По правилам, надо было объявить победу Мендосы, но ситуация уже вышла из-под контроля.
Все вокруг превратилось в нечто напоминающее массовый "холивар" между двумя враждующими сторонами в каком-нибудь современном интернет-форуме, только с той разницей, что все происходило в реальности, и джентльмены здесь собрались такие, которые не давали спуску никому. В какой-то момент казалось, что сейчас на ринге и вокруг него сто пятьдесят скандалов перерастут в сто пятьдесят боев местного значения. И все это вместо того боя, ради которого все и собрались.
Обстановка накалялась и грозила взрывом. Капитан Браун, один из секундантов Мендосы, а также его хоть и не главный, но покровитель был в таком негодовании, что назвал Тома Джонсона лжецом и подлецом, а также, если верить Пирсу Игану, пообещал совершить некие действия над его задницей. Нет, не те, о которых вы подумали. Времена тогда по сравнению с нынешними были просто девственными, и Браун пообещал только дать ему пинка. И все же это было смелое заявление, если учесть, что Том Джонсон на тот момент был чемпионом Англии в тяжелом весе. Услышав такое, он угрожающе направился к капитану. Думаю, Джонсон в тот момент молился о том, чтобы его кто-нибудь остановил. Избиение дворянина простолюдином тогда приветствовалось не больше чем избиение олигарха дворником-гастарбайтером сейчас. Последствия могли быть для Джонсона самыми неприятными.
Но выход искал не только Джонсон, но и сам капитан, который, видимо, сам офонарел от собственного героизма и, согласно Пирсу Игану, сказал подошедшему чемпиону, что готов провести с ним бой аж за тысячу гиней, но в более удобный момент. Надо ли говорить, что этот момент никогда не настал и ни одна из сторон конфликта не стремилась к его продолжению?
Ну а отдохнувший посреди всего этого бедлама Хамфрис стал требовать продолжения банкета. Мендоса был готов, но его секунданты и сторонники не выпускали его из угла, считая, что бой уже и так выигран, и, понимая, что, поменяйся они местами, Хамфрис уже давно был бы объявлен победителем. Но, условно говоря, что позволено Смиту, не позволено Рабиновичу.
Хамфрис все продолжал качать права и, наконец, выбросил шляпу на ринг, что означало формальный вызов. Мендоса понял, что лучше будет выйти, и убедил своих секундантов выпустить его на ринг, и бой продолжился. Однако, к огорчению Хамфриса, двадцать третий раунд закончился тем, что Мендоса снова отправил его на землю. И двадцать четвертый тоже. И все-таки очень многие верили, что у него остаются хорошие шансы на окончательную победу. Хамфрис, в отличие от Мендосы, обладал ломовым ударом справа и знал, что его соперник чувствителен к ударам по корпусу. Туда он в основном и метил, но попадал крайне редко.
Бой продолжался еще около получаса, и Мендоса все наращивал и наращивал преимущество. Раунды были в большинстве своем очень короткими. Наконец, в шестьдесят пятом Хамфрис снова упал без удара, и на этот раз безо всякого шума был дисквалифицирован, а Мендоса – объявлен победителем и чемпионом Англии в среднем весе. Однако Хамфрис очень скоро стал кричать, что ему помешали продолжить бой, а то бы он… Ему все еще казалось, что он не получил своего.
Ну а на Мендосу обрушилась настоящая слава. Ему не то чтобы простили его происхождение, но позволили ему и себе о нем "как бы немножечко забыть". Мендоса стал настоящим кумиром своего времени и героем народного фольклора, все преувеличивающего и легко проходящего сквозь века. По просторам биографий Мендосы ходят две легенды, которые, скорее всего, соответствуют действительности, но требуют некоторого уточнения.
Во-первых, утверждают, что взятие Бастилии, ознаменовавшее начало Французской революции шло второй новостью в той газете, где первой был очередной поединок Мендосы. Что-то здесь не клеится. Бастилию взяли 14 июля. Мендоса дрался с Хамфрисом 6 мая. Следующий официальный поединок он провел против того же Хамфриса только через год с лишним. Конечно, Мендоса мог провести какой-нибудь спарринг то ли с коллегой, то ли с каким-нибудь сэром, пэром или мэром, что он периодически делал, но если это перевешивало, по мнению главного редактора неспортивной (а спортивных тогда не было) газеты, значение взятия Бастилии, то я бы этого главного редактора уволил без права работы в СМИ. Пожизненно. Потому что если такое и было, то это больше говорит о его некомпетентности, чем о величии Мендосы.
Вторая легенда заключается в том, что Мендоса стал первым евреем в Англии, которому довелось говорить с королем Англии, которым тогда был Георг III. Судя по осторожным формулировкам биографов, речь идет все-таки не об официальном приеме. Вряд ли боксер даже самого что ни на есть английского происхождения мог рассчитывать в то время на аудиенцию у короля. Скорее, имела место какая-то встреча, при случае устроенная для любопытного Георга III, которому стало интересно, что это за еврей такой драчливый нашелся.
Однако, строго говоря, Мендоса не был первым евреем, общавшимся с британским монархом. Но он стал первым, для кого это прошло безнаказанно и даже с пользой для дела.
В 1586 году бежавший из Португалии крещеный еврей Родриго Лопес добился поста придворного врача королевы Елизаветы, что стало венцом его и без того успешной карьеры на новой родине. Однако в 1593 году герцог Эссекс, фаворит королевы, обвинил Лопеса в том, что тот находится на службе у злейших врагов Великобритании – испанцев и получил задание отравить королеву. Скорее всего, глуповатый Эссекс всего лишь имитировал бурную деятельность и демонстрировал свою нужность.
Ничто не ново под луной. Те, кто в 1953 году состряпал "дело врачей", преимущественно евреев, которым якобы дали задание отравить товарища Сталина, вряд ли знали, что почти за пять веков до этого в совсем другой стране подобное "дело врачей", точнее, в данном случае "дело врача", уже было сфабриковано.
Ни Эссекс, ни другие обвинители даже не подумали задаться вопросом, почему Лопес не отравил королеву за те долгие семь лет, что имел возможность это сделать. В июне 1594 года несчастный врач был казнен. Королева долго отказывалась верить в его виновность и тянула со своим решением, но времена тогда были жестокие, и казнили часто даже заведомо невиновных, просто чтобы не терять лицо и не признавать ошибок. На эшафоте Лопес еще раз заявил, что всегда был верен королеве, что вызвало хохот и злобные насмешки толпы. Однако королева, похоже, ему поверила, так как сохранила серьезные финансовые привилегии за его вдовой. Довольно странная милость по отношению к ЧСИР (члену семьи изменника родины) что для XVI века, что для XX.
Что касается герцога Эссекса, то он в 1601 году был казнен за куда более реальную измену. Впрочем, скорее, просто за глупость и за то, что он совершенно не понимал человеческий и государственный масштаб королевы Елизаветы, в которой видел только "бабу", которую он всегда обведет вокруг пальца. И эта история тоже никогда не была новой и никогда не станет старой. Григорий Орлов, фаворит Екатерины II, во взглядах на возвысившую его царицу повторял Эссекса, но времена были погуманнее. Наказанием ему стала не казнь, а всего лишь опала.
Что же касается Мендосы, то он, по мнению абсолютно всех знакомых с ним людей, дураком никак не был, но сыграл заметную роль в истории своей страны и особенно своего народа не столько благодаря этому, сколько благодаря тому, что просто оказался нужным человеком в нужном месте и в нужный момент.
Начиная с 1753 года, когда был издан Акт о натурализации евреев, Великобритания окончательно встала на путь религиозной и просто человеческой терпимости. Это был колоссальный шаг вперед. Однако для того, чтобы такой взгляд не только на евреев, но вообще на инородцев "пошел в народ", нужен был инородец, который бы заставил себя если не любить, то хотя бы очень уважать. Таковым и был Даниэль Мендоса. И очень скоро он доказал, что достоин не только уважения, но и любви.
Однако после победы над Хамфрисом до любви было еще далеко. С Мендосой и его неправильной национальностью смирились, но не просто как с неизбежным злом, а как со злом весьма и весьма уважаемым. С некоторой натяжкой можно сказать, что Мендоса в боксерском мире стал примерно тем, кем основатель известной династии банкиров Майер Амшель Ротшильд в мире финансовом. И того, и другого не слишком любили, за глаза обзывали разными ласковыми словами, связанными с их национальностью, иногда облыжно обвиняли во всех смертных грехах, но вынуждены были считаться с ними, потому что каждый из них на своем поприще стал силой, которую невозможно было игнорировать.
Однако Мендосу, в отличие от Ротшильда, было трудно не только игнорировать, но и ненавидеть, так что ситуация постепенно менялась. Почти все единодушно отмечали, что он был приятен в общении, что не мешало ему никому не давать спуску. Он, как д'Артаньян, заводился мгновенно и был готов подраться с кем угодно за косой взгляд, а особенно с теми, кто выказывал неуважение к его происхождению. Известен случай, когда, отправляясь на какой-то боксерский матч (история умалчивает о том, направлялся он туда как участник или как зритель), Мендоса трижды подрался по дороге. Думаю, не надо говорить, кто из этих стычек вышел победителем.
Наконец, срабатывал и эффект привыкания. Мендоса просто слишком давно был в тусовке, причем в такой тусовке, где невозможно скрыть, чего ты на самом деле стоишь, и те, кто вчера был в стане его врагов, сегодня могли оказаться с ним рядом.
Тем временем Мендоса неплохо зарабатывал себе на жизнь, разъезжая с показательными выступлениями и давая уроки аристократам - позже он поставит это дело на еще более широкую ногу. Его статус все укреплялся, особенно после того как в 1790 году Том Джонсон, сыгравший роковую роль в его втором бою с Хамфрисом, заявил, что покидает ринг, и, таким образом, трон чемпиона Англии (без указания весовой категории, что означало чемпиона в тяжелом весе) оказался вакантным. Мендоса тогда впервые объявил, что трон вовсе не вакантен, а чемпионом Англии является он, Даниэль Мендоса. Но отставку Джонсона не все восприняли всерьез, ожидая его скорого возвращения, поэтому та первая "заявка" Мендосы на чемпионство прошла почти незамеченной. Способствовало этому и то, что далеко не все считали, что спор Мендосы с Хамфрисом закончен. И прежде всего, сам Хамфрис.
Их четвертый поединок был неизбежен, и он состоялся, причем при весьма живописных обстоятельствах. Произошло это 29 сентября 1790 года в городке под названием Донкастер. На этот раз к выбору арены подошли с особым тщанием, потому что собирались ввести одно доселе невиданное новшество. Место поединка было наподобие буквы "П", с трех сторон огорожено глухими зданиями, в середине между которыми и соорудили ринг. С четвертой стороны было что-то вроде лужка, который выходил к местной речке с до боли знакомым названием Дон, и этому провинциальному Дону предстояло пережить в скором времени свою небольшую революцию, которая, правда, к счастью, не обагрила его кровью.
Однако организаторов матча этот пасторальный вид на лужок и речку почему-то не устроил, и они соорудили довольно мощную изгородь, таким образом замкнув арену и с четвертой стороны. Дело в том, что они впервые в истории бокса собирались взять очень немалую плату за место в этом импровизированном зрительном зале – аж полгинеи. Какой-нибудь представитель начавшего формироваться среднего класса горбатился за такую сумму неделю, а то и больше, но среднего класса среди зрителей не было. В основном там собрались сливки общества – в соответствии со статусом мероприятия.
Продали около пятисот билетов, то есть собрали где-то 250 гиней, или 262,5 фунта стерлингов. Много, но все-таки меньше, чем Мендоса и Хамфрис должны были получить за бой. Об их гонорарах нет точных сведений, но, судя по всему, они должны были получить фунтов по 200 каждый. Получается, что бокс тогда, как и сейчас, не мог существовать "с зала". Всегда нужно было "телевидение", роль которого тогда выполняли промоутеры, они же игроки-аристократы, ставившие на кон такие деньги, по сравнению с которыми затраты на гонорары боксерам и оборудование арены были просто мелочью.
Однако организаторы не все рассчитали. Местные представители гордого британского народа, прослышавшие о таком мероприятии, которое проводилось у них под боком, не собирались мириться с тем, что их туда не пустят, и устроили бунт. Но не русский "бессмысленный и беспощадный", а очень английский, то есть осмысленный и имеющий совершенно конкретную цель, по достижении которой можно обойтись и без зверств.
Незадолго до назначенного часа несколько сот очень сУрьезно настроенных мужиков в костюмах, которые представляли собой нечто вроде шаржей на аристократические "доспехи" того времени, то есть те же цилиндры и сюртуки, но плохо сделанные и грубо сшитые, вышли на противоположный берег местного действительно тихого Дона. Они мрачно направились к лодочнику, который обычно едва сводил концы с концами, перевозя людей на другой берег. Закон в этих местах уважали больше, чем у нас когда бы то ни было будут уважать. Поэтому они не отобрали у него лодку и самого его не бросили в Дон, не сели в эту лодку в количестве, в три раза превышающем ее грузоподъемность, и лодка у них не перевернулась, и они не поплыли в холодной воде к берегу, матерясь и проклиная все на свете, а… выстроились в очередь на переправу. Лодочник, ошалевший от такого счастья, не растерялся и поднял таксу до умопомрачительных шести пенсов с головы. Мужики в ответ еще мрачнее переглянулись, наверняка подумав – может, его все-таки утопить? – но потом вспомнили, что они англичане, и заплатили.
Переправившись, это воинство решительно смело ограду и направилось к рингу. Но и здесь все закончилось не так, как у нас, а как у них. Мужики не претендовали на места в партере. Они просто хотели посмотреть. Поэтому всей своей мрачной массой они подошли к последним рядам, занятым "чистой публикой", и остановились перед великой силой закона и собственной любви к порядку. Они пришли посмотреть бокс, а не устраивать революцию.
И бокс они увидели. Но прежде чем перейти непосредственно к описанию боя, имеет смысл обратить взор в угол Мендосы. Если бы мы были там, то, к своему удивлению, в одном из секундантов узнали бы… Тома Джонсона! Да-да, того самого, только что сложившего с себя полномочия чемпиона Англии, спасшего Хамфриса от поражения во время их второй встречи, а сейчас перешедшего в стан его врага. Самое удивительное, что Мендоса его принял и, кажется, не без удовольствия. Как уже говорилось, он умел привлекать к себе людей.
Хамфрис сразу решительно пошел вперед. Мендоса жестко встретил его, и они от души схлестнулись. Первый раунд закончился тем, что они сцепились и упали. Во втором ситуация повторилась, при этом Пирс Иган, чье описание этого боя стало хрестоматийным, утверждает, что Хамфрис нанес больше ударов, но они, как ни странно, не причинили Мендосе заметного вреда. Судя по всему, тот совершенно осознанно давал своему противнику вымахаться. Очень на него похоже.
Иган не говорит, чем закончился второй раунд, но в третьем битва развернулась с новой силой, только теперь действия бойцов стали более обдуманными. Они довольно долго обменивались ударами, по мере сил парируя выпады противника, пока Мендоса выверенным ударом не опрокинул Хамфриса на землю. В четвертом раунде ничего запоминающегося не произошло, а в пятом Хамфрис попытался провести удар по корпусу, который Мендоса заблокировал и сам нанес удар в голову. Хамфрис попытался ответить. Из описания не очень понятно, дошел ли его удар до цели, но что точно, так это то, что Хамфрис потерял равновесие и упал.
Иган утверждает, что после этого ставки начали резко расти в пользу Мендосы. Если перед боем они были 5-4, то теперь быстро дошли до 10-1.
Объяснялось это тем, что Хамфрис стал падать регулярно. Раунд за раундом быстро заканчивался тем, что он принимал горизонтальное положение после самого легкого удара Мендосы, а очень часто и без удара. Это противоречило правилам, но дисквалифицировать Хамфриса как-то не решались, тем более, что этого не требовал даже сам Мендоса.
Между тем после каждого такого падения секунданты Хамфриса просили его прекратить бой. Тот отказывался наотрез, а потом выходил из угла и почти сразу падал. Историки по-разному оценивают его поведение в этой фазе боя. Иган не видит в нем ничего, кроме лишнего подтверждения его мужества. Г.Д. Майлз в общем-то тоже, но с плохо скрытым сомнением. Наконец, Дж.Б. Линч сначала практически прямо называет Хамфриса трусом, а потом начинает не слишком убедительно опровергать собственные слова.
Рискну высказать свое мнение на этот счет. Мне кажется, что Хамфрис с какого-то момента дрался в состоянии нервного срыва. Это был человек, который не мог смириться с самой идеей поражения, тем более от человека, которого он считал личным врагом. А поражение очень быстро стало неизбежным. Собственно, уже после второго раунда, когда Мендоса дал ему вымахаться. Кроме того, Хамфрис был зверски избит. Правый глаз у него давно закрылся благодаря замечательной работе Мендосы левой рукой. Левым он тоже видел немного, так как на лбу над ним у него было сильное рассечение, и глаз заливало кровью. Нос выглядел так, как будто его резанули ножом, верхняя губа было совершенно разбита, жуткий кровоподтек красовался под левой рукой… Мендоса тоже был мало похож на "еврея из интеллигентной семьи", каким он часто выглядел в жизни. Левая половина лица у него тоже была здорово разбита, что говорит о том, что и Хамфрис дрался от души, но все это были сущие мелочи по сравнению с тем, как смотрелся его противник, на котором живого места не было.
Хамфрис рвался из угла в бой, а из боя – в угол. Когда он сидел на стуле, ему казалось, что шансы есть, когда он выходил в ринг – видел, что их нет и в помине. И так повторялось десятки (!) раз. Наверно, он рассчитывал на шальной удар справа, которым мог и быка свалить, но перед ним был совсем не бык, а Мендоса, который, хитрая еврейская морда, и не думал подставлять голову под этот удар. Скорее всего, множество раундов Хамфрис провел в каком-то кровавом мареве, слабо понимая, что вокруг него происходит.
С какого-то момента происходящее перестало приносить чувство удовлетворения и Мендосе. Иган в своей книге в этом месте описания боя неожиданно ни к селу, ни к городу цитирует отрывок из "Венецианского купца" Шекспира, в оригинальном тексте адресованный Шейлоку , а здесь как бы обращенный к Мендосе, где его попрекают за "жестокое еврейское сердце". Создается впечатление, что, по мнению автора, обладатель этого сердца должен был то ли поцеловать Хамфриса прямо в ринге, то ли сдаться, чтобы сделать ему приятное. Воистину от евреев часто требуют того, чего никогда не требуют от себя.
Однако Иган, пусть его симпатии больше лежали на стороне Хамфриса, процитировав этот отрывок, тут же говорит, что в данном случае он неуместен (зачем только цитировал), так как на самом деле Мендоса в этом бою проявил весь гуманизм, который только может быть проявлен в ринге. Множество раз, имея возможность добить противника, он этого не делал, а то ли опускал руку, то ли выкидывал ее куда-то в сторону или вверх. А ведь ему было, за что мстить Хамфрису, который часто говорил о нем черт знает что. Но сейчас Мендоса предпочел это не вспоминать.
Иган пишет, что Мендоса просто не хотел бить человека, который и так падал. В предыдущих боях он часто поддевал Хамфриса словесно, но сейчас ничего подобного он не делал. Он только всем своим видом и всеми своими действиями показывал, что не хочет его бить, и пытался убедить в том, в чем его убеждали секунданты – признать поражение и больше не выходить из угла.
Но Хамфрис признал его, только когда не смог встать. Обычно пишут, что в этом бою было 72 раунда, но это были короткие раунды, так как вместе с тридцатисекундными перерывами на них ушло всего 1 час 3 минуты. Хамфрис не смог встать даже для того, чтобы уйти с ринга. Его оттуда на своих плечах вынесли друзья, уложили в карету и срочно повезли к врачу. Хамфрис явно нуждался в срочной медицинской помощи.
Ну а Мендоса снова предстал перед зрителями, в восхищении смотревшими на него, на его избитое лицо и на разбитые руки, которыми он только что покалечил их кумира. Судя по отрывочным описаниям этой сцены у разных авторов, восхищение было всеобщим, при том что многие потеряли большие деньги, которые поставили на Хамфриса.
Наверно, это был один из тех моментов, когда люди невольно поднимаются над обыденностью. Они только что увидели, как этот боец, пусть и чуждый им по крови, в честном бою сломал их героя сначала физически, потом психологически, а потом и "человечески", не опустившись до мести и проявив то милосердие, которого от него не ожидали. И в этот момент он не был для них евреем. Он не был даже Даниэлем Мендосой. Он был просто королем.
Умение Мендосы зарабатывать деньги легко нейтрализовывалось его же умением их тратить, из-за чего он периодически оказывался на мели. Когда деньги заканчивались, Мендоса прибегал к способу, известному среди российской попсы как "чес по провинции". Не удивлюсь, если выяснится, что он его и придумал, хотя, скорее всего, метод был известен и раньше.
Так или иначе, но вскоре после второй победы над Ричардом Хамфрисом в начале 1791 года Мендоса отправился в свой рейд за деньгами. Поездив по северу Англии, обучив там азам бокса множество людей и набив там же множество лиц тех, кто попытался опробовать действенность его уроков на нем самом, Мендоса сел на корабль и переплыл в Ирландию.
В то время это был очень бедный край, но, как во всех бедных краях, там было множество богатых людей. Нам ли этого не знать и не понимать? Именно этих людей Мендоса и решил окружить своим вниманием, а они, в свою очередь, сами ринулись ему навстречу. Одним из них был некий сквайр Фитцджеральд. То, что произошло дальше, возможно, стало одним из жизненных источников для рассказа Артура Конан-Дойля "Хозяин Фолкенбриджа", обозначенного как "боксерская легенда". Там реально существовавший чемпион Англии 1822 - 1824 годов Томас Спринг сходится в поединке с могучим джентльменом-аристократом, которого не без труда побеждает.
Не знаю, может быть, в жизни Томаса Спринга действительно и было нечто подобное, но источников "легенды" мне найти не удалось, а я искал. Но Конан-Дойль, несмотря на весь свой пиетет перед историей, иногда грешил подобными вещами. Например, приписывал разным мыслителям, преимущественно восточным, которых мало знали, некие высказывания, безусловно, блистательные, но исходящие от самого создателя Шерлока Холмса, а не от древних мудрецов. Поэтому он, вполне возможно, взял реальную историю с Мендосой, до неузнаваемости изменив весь антураж (там бой Спринга с аристократом устраивает и подстраивает жена последнего в отместку за то, что тот избил ее любовника) и создал "боксерскую легенду". История часто пишется точно так же.
В реальности все было куда проще. Фитцджеральд, действительно огромный и мощный ирландец, сам стремился в бой и бросил Мендосе вызов. Этот помещик, скорее всего, хотел утереть нос не столько еврею-чемпиону, сколько самой матери-Англии, показав, что вот он, простой ирландский сквайр, сделал то, чего не могли сделать лучшие и обученные сыны метрополии. Ну а то, что он, дворянин, снизошел до публичного боя с простолюдином, чего практически никогда не происходило, придавало всему делу совершенно особенный, неповторимый оттенок.
Бой состоялся в Дублине. На беду бедного сквайра Мендоса, как мы уже знаем, не обладал особо мощным ударом. Кроме того, Фитцджеральд очень сильно превосходил его габаритами, и, видимо, Мендоса, следуя своей обычной тактике, особо не лез в размен ударами. Благодаря всему этому мучения джентльмена затянулись. Поединок превратился в двадцатиминутную порку сквайра, который все падал и падал, правда, потом вставал и вставал. Таланты не позволяли Фитцджеральду нанести Мендосе хоть какой-то урон, а гордость – отказаться от этой безумной затеи. В результате, как нетрудно догадаться, он был избит в хлам и, наконец, не смог выбраться из своего угла, чтобы продолжить собственное избиение, вызывавшее у зрителей смешанные чувства. С одной стороны, многие из них, особенно те, что побогаче, единодушно поддерживали его как своего соотечественника и единоверца. С другой – кто бы не хотел увидеть своего начальника побитым? А Фитцджеральд для многих собравшихся был если и не непосредственным "начальником", то по крайней мере представителем "начальства". Так что, вполне возможно, что в душе они были скорее за Мендосу. Косвенно это подтверждается тем, что ни о каких безобразиях после этого боя источники не сообщают. Побили сквайра – и побили. Невелика печаль.
А Мендоса поехал дальше. "Чес" еще далеко не был закончен. Однако в конце концов он вернулся в Лондон, где с него тоже очень хотели сбить спесь, причем поручили это дело не полоумному любителю, а очень даже серьезному и уважаемому профессионалу своего дела – боксеру Биллу Уорру.
Первоначально бой был назначен на 22 июня 1791 года. Он должен был состояться в месте под названием Стоукен Черч, в Оксфордшире. Однако здесь случилась чисто английская неувязка, которая называется верность непопулярному закону.
Организаторы матча получили информацию, что местный магистрат разгонит сборище. Боксеры были знамениты, как античные герои, общаться с ними не гнушались ни принцы крови, ни даже короли, но боксерские матчи были запрещены, и те слуги народа, которые принимали закон особенно близко к сердцу и исполняли его буквально, делали все от них зависящее, чтобы сорвать матч, который проходил на подотчетной им территории. При этом тот же самый представитель магистрата, который сорвал матч, узнав о том, что он проводится на чужой территории, где служители закона не столь рьяны, как он, вместо того чтобы настучать общему начальству, отправлялся туда хоть за сто миль, что при тогдашнем транспорте было очень далеко, чтобы посмотреть тот самый бой, который он не дал провести у себя под боком.
Понятия о времени тогда были другие. Люди жили меньше, но не так спешили. Бой перенесли аж на сентябрь, и теперь он должен был состояться в Донкастере, где прошел последний бой с Хамфрисом. Однако здешние власти на этот раз решили не смотреть сквозь пальцы на это мероприятие. Надо думать, они не могли забыть, как местное "казачество" форсировало местный же Дон и побоялось, что на этот раз все закончится не так тихо. Снова стали подыскивать место. Надо думать, что времена тогда для бокса были тяжелые, потому что поиски заняли не один месяц. Наконец назначили новую дату, 14 мая 1792 года, и новое место – Смитам Ботом, рядом с городом Кройдон.
Там-то бой и состоялся. Фаворитом считался Уорр, который успел завоевать большое уважение, пока Мендоса "чесал" провинцию. Предполагали, что Билл как раз достаточно экипирован для того, чтобы победить Мендосу. Он еще больше двигался по рингу, чем Дэн. При этом внезапно останавливался и бил, а удар, в отличие от Мендосы, у него был как раз чудовищный. Кроме того, он был чуть выше, 175 см, но при этом гораздо массивнее Мендосы. В общем, создавалось впечатление, что это как раз тот противник, который имеет против Мендосы хорошие шансы.
Была у их боя и своя трагическая предыстория. Уорр был горячим поклонником Ричарда Хамфриса, и он отправился на тот его бой с Даниэлем Мендосой, который состоялся 6 мая 1789 года в Стилтоне. По пути Уорр остановился перекусить в придорожном трактире, где услышал, как некий здоровенный кузнец, как позже выяснилось, по фамилии Суэйн, громко на все лады расхваливал Мендосу. Уорру это крайне не понравилось, и он резко ответил Суэйну. Кузнец сам оказался хорошим боксером, и, хотя он, по всей видимости, знал, кто перед ним, он выразил готовность сразиться с Уорром за свое право болеть, за кого ему вздумается, прямо здесь и сейчас. Столы чуть раздвинули, и на радость трактирной общественности, бурно выражавшей свой восторг, спонтанно организовали настоящий, то есть проходящий по правилам, бой.
Неожиданно верх в нем стал брать Суэйн. Было очень тесно, Уорр не мог двигаться, как обычно, а кузнец оказался здоров, как бык, и имел здесь все преимущества. Однако и собравшиеся, и непосредственные участники рассматривали происходящее не просто как драку, а как поединок, а поединок должен быть честным. Поэтому, когда Уорр потребовал, чтобы его продолжили в поле, как и положено, никто возражать не стал. В поле – так в поле, тем более, что там и зрителям все происходящее будет лучше видно.
На новом месте Уорр мгновенно почувствовал себя в своей тарелке. Он стал легко передвигаться, не давая Суэйну себя ударить, и в какой-то момент нанес, как пишет Пирс Иган, удар в желудок. Однако, скорее, он все-таки пришелся под сердце. Могучий кузнец упал и умер.
Так как бой проходил по взаимному согласию, и Уорр в нем рисковал не меньше, чем погибший, боксер получил очень небольшое наказание – всего несколько месяцев в лондонской тюрьме Ньюгейт. Вряд ли он вышел из нее большим поклонником Мендосы, чем сел в нее. Вполне возможно, что Уорр даже почитал его виновником приключившейся с ним беды. Как в известной нашей песне "Чубчик кучерявый", где есть такие слова: "Из-за бабы лживой и лукавой восадил в товарища я нож". Я чего? Я только ножик "восадил", а виновата, конечно, баба. Я-то при чем? Вот и Мендосе, не исключено, была отведена в этой истории роль той самой лживой и лукавой бабы, которая одна во всем виновата.
История эта была широко известна, и, возможно, придавала фигуре Уорра несколько зловещий характер. Так или иначе, он считался фаворитом в этом бою, и в течение первых восьми раундов эти ожидания оправдывал. Мендосе приходилось довольно туго, и это беспокоило Тома Джонсона, его недруга, ставшего другом, который снова был его секундантом. Потом, однако, Мендоса приспособился к своему сопернику, не более стандартному для тех времен, чем он сам, и стал брать верх. Все-таки его защита была непревзойденной, его передвижения, в том числе уходы в сторону, более экономными с точки зрения расхода энергии, чем широкие передвижения Уорра. Но у последнего было оружие, отсутствовавшее в арсенале Мендосы, и оно чуть не сработало. Во всяком случае, многие тогда так посчитали.
Четырнадцатый раунд закончился тем, что Уорр нанес жуткий удар в челюсть, от которого Мендоса упал как подкошенный. Однако вылилось это в то, что на следующий раунд он вышел таким агрессивным, как никогда в жизни. Ни ноги, ни руки Уорра уже не спасали. Куда бы он ни тыкался, всюду его встречали кулаки Мендосы. Многочисленные сторонники Уорра, уже успевшие досрочно отпраздновать победу, загрустили. Их герой иногда все-таки "всовывал" удары, но получал их куда больше, и каждый раунд заканчивался тем, что он падал.
В двадцать третьем раунде Мендоса и Уорр схлестнулись в последний раз. Мендоса опять был гораздо точнее. Они сцепились, и Мендоса повалил Уорра, придавив своим телом. На том все и закончилось. На следующий раунд Уорр выйти уже не смог. Все действо продолжалось 1 час 16 минут, что говорит о его очень упорном характере. Для сравнения, последний бой Мендосы с Хамфрисом состоял из 72 раундов и продолжался 1 час 3 минуты.
Люди любят победителей, даже когда болеют против них. Победа Мендосы была неплохо встречена публикой. Несколько непонятным было лишь то, какой, собственно, титул он то ли завоевал, то ли уже защитил. Сам он считал, что титул чемпиона Англии. Но сама Англия так считать была еще не готова. Мендосе пришлось ее еще убеждать.
Проблема заключалась в том, что в 1792 году в Англии фактически не было чемпиона в тяжелом весе, так как двое последних обладателей этого титула изувечили друг друга. (Этой истории будет посвящена следующая статья из серии об "эре голых кулаков"). Если вкратце, то дело обстояло следующим образом.
До 17 января 1791 года в этом вопросе существовала полная ясность: чемпионом Англии (если при этом титуле не указывалась весовая категория, то речь могла идти только о чемпионе в тяжелом весе) был уже известный нам Том Джонсон. Однако в этот самый день он встретился с Беном Брейном по кличке Биг Бен. Назван так он был вовсе не в честь знаменитой башни, которая на тот момент еще не была построена. Бой продлился всего 21 минуту, но участники поединка за это время так отделали друг друга, что ни тот, ни другой больше никогда не вышли на ринг. Оба они довольно скоро умерли. Брейн в 1794 году, а Джонсон в 1797-м. И оба, если верить Пирсу Игану, на смертном одре были уверены, что к преждевременной кончине их привел этот бой. Кстати, одним из секундантов Джонсона в той встрече был Мендоса. История взаимоотношений этой пары - прямое доказательство того, что, если между двумя людьми есть взаимопонимание, то они простят друг другу что угодно. Всего несколько лет назад Джонсон украл у Мендосы победу над Хамфрисом, а теперь они стали неразлучны. Если дрался один, то второй был у него секундантом. Надо думать, Джонсон пересмотрел свои взгляды на евреев вообще и на Мендосу в частности, а тот, в свою очередь, понял, что хорошему человеку можно простить и большой грех. Однако, забегая вперед, придется сказать, что вскоре этой дружбе наступит конец.
К маю 1792 года, когда Мендоса победил Билла Уорра, в Англии не было более именитого боксера. Бои в тяжелом весе не проводились уже почти полтора года. Том Джонсон и Бен Брейн то попеременно, а то и одновременно залечивали свои раны и пили горькую. Других достойных тяжей просто не было. Скорее всего, если бы не происхождение Мендосы, он в этой ситуации был бы без больших возражений провозглашен чемпионом Англии. Однако большинство по-прежнему считало его лишь обладателем титула в среднем весе, хотя побежденного им Уорра можно было считать средневесом лишь с очень большой оговоркой. Мендосу считали героем, но все-таки чужим героем, а для чужаков всегда и везде существовали особые стандарты.
В английском языке есть выражение "second best" – второй по качеству. Это и есть максимум того, чего дозволено добиваться чужаку. Ладно, пусть ты герой, но обязательно должен быть кто-то, кто еще "героистее" тебя. И это должен быть свой. Если же на это звание начинает претендовать чужак, то он, пусть уже признанный раньше, снова становится врагом. Так оно и получилось. Стоило Мендосе заявить свои права на титул, который, строго говоря, и так ему уже принадлежал, как он потерял большую долю той поддержки, которую завоевал ранее.
Однако не похоже, чтобы Мендоса особо "парился" на эту тему. Он стал модным учителем бокса, зарабатывал хорошие деньги, сам считал себя чемпионом Англии безо всяких там оговорок и предлагал любому, кто придерживался другой точки зрения, попытаться отстоять ее против него в ринге. Но таковых долго не находилось. Только Билл Уорр считал, что разговор между ними еще не окончен. Встреча между ними должна была состояться в январе 1794 года, но ее отложили по обычной причине: не нашли места, где у властей будут слишком толстые пальцы, смотря сквозь которые они просто не заметят такого вопиющего нарушения закона, порядка и спокойствия.
Однако в ноябре того же года этот вопрос решили. У властей, надзиравших за областью, в которую входило и местечко под названием Бексли Коммон, с пальцами оказалось все в порядке, и 12 ноября 1794 года бой состоялся, и ставкой в нем официально стал титул чемпиона Англии.
Поединок носил такой односторонний характер, что не сохранилось даже его пораундового описания. Утверждают, что в начале, как и в первом бою, Уорр смотрелся молодцом и вроде бы даже опрокинул Мендосу пару раз. Однако Пирс Иган высказал предположение, которое выглядит как уверенность, что умный и хитрый Дэн просто давал сопернику вымахаться, демонстрируя при этом свою как всегда превосходную защиту.
Так или иначе, но в пятом раунде Мендоса включил форсаж, и все закончилось очень быстро. Он опрокинул Уорра, и тот не смог встать до истечения положенного срока. Однако на этом отношения Мендосы и Уорра не закончились. У этой истории есть подлинный шекспировский колорит. Уорр, который когда-то убил человека за то, что тот слишком тепло отзывался о Мендосе, стал после своего второго поражения от его рук близким другом этого самого Мендосы. Так не бывает, но так было. Именно так.
Вот при каких обстоятельствах Англия получила еврея-чемпиона, и нельзя сказать, чтобы это ее очень обрадовало. Ну не еврейское это дело быть чемпионом Англии по боксу. И ладно бы Мендоса был еще некоронованным королем, но теперь-то он стал коронованным.
Однако на счастье Англии это продолжалось очень недолго. Один человек, не менее умный, чем Мендоса, давно ждал своего часа, и теперь он решил, что этот час настал. Звали его Джон Джексон, и мы о нем уже говорили. К 1795 году он выступал на ринге уже семь лет и провел за это время два боя. Это не ошибка и не опечатка. Два боя. Тем не менее он все время бывал в боксерских клубах, много спарринговал там, был на виду, и ценили его очень высоко. Однако, судя по всему, Джексон не имел ни малейшего желания встречаться ни с Томом Джонсоном, ни с Беном Брейном, когда те были чемпионами. Во всяком случае, никакой информации об этом нет. Зато он очень внимательно изучал Мендосу и все время был секундантом его противников. Не исключаю, что этот проницательный и расчетливый человек все эти годы "затачивал" себя конкретно под Мендосу, хотя, честно говоря, нигде не сталкивался с подобными предположениями.
И прошлое, и будущее Джексона наглядно показывали, что он не собирался оставаться на ринге слишком долго и никак не рассматривал его в качестве высшей ступени своей карьеры. Он годами не проводил официальных боев, переждал краткие правления и Джонсона, и Брейна, но как только появился Мендоса, "нарисовался" в мгновение ока. Как мы уже знаем, запрягали тогда медленно. Если бой переносили, то на полгода как минимум, а тут бой Мендосы с Джексоном "организовался", как по мановению волшебной палочки. 12 ноября 1794 года Мендоса победил Билла Уорра, а уже 15 апреля 1795 года он вышел против Джона Джексона. Как-то уж очень быстро все решилось даже для наших времен.
Разумеется, и нынешние боксеры-профессионалы не обладают свободой воли, и бои им организуют их промоутеры, причем часто совсем не те, которых они бы сами хотели. Но есть бойцы, вроде Оскара Де Ла Хойи, которые всегда дрались с теми, кого выбирали сами, и никакие промоутеры им не только не мешали, а наоборот, помогали. Мне кажется, что Джексон был из этого числа. Он долго держался в тени. Дождался момента, когда Мендоса, изученный им вдоль и поперек, стал чемпионом, а потом предложил свои услуги. Джексон не просто оказался в нужное время в нужном месте. Он сам, точно рассчитав момент, пришел в нужное время в нужное место. Не исключаю, что он давно уже понимал, что Мендоса в конце концов станет чемпионом. Понимал он и то, что никакого восторга это не вызовет. К 1795 году Бен Брейн уже умер, а Том Джонсон был больным человеком. Между прочим, Джексон сумел перетянуть его на свою сторону, и тот, знавший Мендосу еще лучше, чем сам Джексон, перешел к нему в лагерь. Нет, слишком уж много в этой истории совпадений, чтобы все их принять за случайность. Поэтому берусь утверждать, что Джон Джексон несколько лет целенаправленно готовился к бою с Даниэлем Мендосой, и у последнего в этом бою не было никаких шансов.
Мендоса множество раз дрался с соперниками гораздо крупнее себя, но ни один из них не был особо хорошим боксером. О Джоне Джексоне этого сказать было никак нельзя. Пусть он провел всего два официальных боя, в 1788 и 1789 годах, но этого оказалось достаточно, чтобы завоевать очень хорошую репутацию. Между прочим, это ни в коем случае не было чем-то необычным в то лихое время. Так, в 1779 году абсолютно из ниоткуда появился некий ирландец Дагган Фернс, которого также называли Джек Фернс, победил тогдашнего чемпиона Англии Хэрри Селлерса в первом же бою и исчез в никуда. Правда, очень многие тогда решили, что Селлерс поставил против себя и сдал матч, тем более что репутация у него была даже не подмоченная, а просто мокрая, как пеленка младенца, и никак не исключала такой возможности. Но есть и другие примеры. Уже известный нам Том Джонсон сам считал, что стал чемпионом Англии в первом же бою в 1783 году, пусть эту его точку зрения и не все разделяли.
Джексон же на момент боя с Мендосой был очень хорошо известен, хотя Пирс Иган, а за ним и все остальные историки не сообщают практически ничего о том, что он делал с 1789 по 1795 год. Однако современники, судя по всему, знали больше, чем историки. И то, что Джексон шесть лет не проводил официальных поединков, никого не смущало. Об этом говорит тот факт, что ставки перед боем заключались хоть и в пользу Мендосы, но из расчета всего 5-4, и это при всем авторитете чемпиона Англии.
С самого начала о Джексоне говорили как об очень хорошем и техничном боксере. Это подтверждается тем, как им заинтересовались джентльмены-промоутеры еще после его первого боя. Но этим его достоинства не исчерпывались. Он был очень крупным для своего времени, отличался ломовой физической силой, поднимал какие-то сумасшедшие тяжести, лучше всех бегал на спринтерские дистанции, прыгал в длину и, наконец, обладал мощнейшим ударом с обеих рук. В общем, это был прирожденный атлет. Кроме того, Джексон был на 12 см выше Мендосы (182 см против 170 см) и на 19 кг тяжелее (91 кг против 72 кг). Так что очень многие рассчитывали на то, что 15 апреля 1795 года в Хорнчерче, графство Эссекс, он отберет у Мендосы титул чемпиона Англии.
Мы уже рассматривали этот бой, когда говорили о Джоне Джексоне. Тем не менее, вернемся к нему снова, так как при ближайшем рассмотрении там обнаруживается еще очень много любопытного. Возьмем за основу описание этого боя Пирсом Иганом, во-первых, потому что оно ближе всего по времени к этому событию; во-вторых, потому что все остальные в общем и целом к нему восходят. Во всяком случае, у меня сложилось впечатление, что, например, Г.Д. Майлз просто повторяет его немножко иными словами, и никаких других источников у него не было.
Итак, Иган пишет, что начали оба очень осторожно и только кружили друг вокруг друга в течение целой минуты, пока Джексон не нанес удар, от которого Мендоса распростерся на земле.
Иган здесь, скорее всего, несколько сгущает краски в пользу Джексона, который был жив в тот момент, когда писатель работал над своей книгой, и пользовался очень большим весом в обществе. Даже глава о Джексоне в книге Игана начинается с шестистраничной до одури возвышенной оды в прозе о нем. Этакая песня о боксере-буревестнике, только куда менее талантливая и куда более затянутая.
Судя по всему, вопреки словам Игана, нокдаун не был особо тяжелым, так как после него у Мендосы было всего тридцать секунд на то, чтобы прийти в себя, а второй раунд стал для него лучшим за весь бой. Он хорошо защищался от ударов Джексона и сам бил и попадал в цель. Иган не сообщает, чем закончился этот раунд, и это наводит на размышления. Дело в том, что во всем описании боя можно заметить, что, если раунд заканчивался не в пользу Мендосы, он обязательно об этом говорил. Здесь он, видимо, завершился то ли в пользу Мендосы, то есть падением Джексона, то ли как-то нейтрально - например, противники сцепились и упали или кто-то упал случайно.
Еще более странным выглядит у Игана описание третьего раунда. Согласно ему, боксеры примерно с равным успехом обменивались ударами, но закончилось все тем, что Мендоса упал. Однако сам же Иган говорит, что ставки после этого выросли до 2-1 в пользу последнего. Не правда ли, странно, что это падение так воодушевило игроков и болельщиков?
Здесь мы, скорее всего, имеем дело с тем, что джентльмен не лжет, джентльмен заблуждается. Вот недавно я смотрел фильм о бое Али - Фрезер III, снятый с точки зрения поклонника последнего. Показано, как после четырнадцатого раунда Фрезера не выпускают из угла из-за его состояния, и тут же на голубом глазу говорится, что Али сам свалился без сил буквально через секунду, и действительно показывают лежащего на полу Али. То есть нам дают понять, что секунданты-паникеры украли у Фрезера победу. Проблема только в том, что для того, чтобы убедить нас в этом, нам показали подрезанную запись, а в вырезанной части видно, что Али падает не сам, а его сбивают с ног бросившиеся к нему с поздравлениями члены его команды. Есть некоторая разница, да?
В этом случае мы имеем дело с откровенным передергиванием. Но Иган так делать не мог. Воспитание не позволяло. Все его симпатии на стороне Джексона. К тому же тот на момент написания книги стал если не священной коровой, то священным быком или конем, которого нельзя трогать и ставить его достижения под сомнение. Иган и не ставит. Он даже не говорит, что Джексон сбил с ног Мендосу. Он говорит, что тот упал. А ставки после этого довольно резко выросли в пользу Мендосы. Из этого можно сделать осторожный вывод, что это падение было случайным и что из первых трех раундов Мендоса все-таки выиграл два.
С четвертым раундом Игану пришлось полегче. Джексон его действительно безоговорочно выиграл. Создается впечатление, что, с одной стороны, Мендоса допустил большую ошибку и пошел рубиться с человеком гораздо выше, сильнее и тяжелее себя, а с другой – Джексон сам почувствовал, что может, пользуясь своим физическим преимуществом, просто перерубить соперника, что он и сделал. Раунд закончился тем, что Джексон нанес мощный удар в правый глаз и здорово посек Мендосу, который упал на землю. Между прочим, судя по описанию этого и других боев Джексона, он хорошо владел левой рукой, много и сильно ею бил, что для того времени было достаточно прогрессивным. Боксеры тогда, как правило, использовали слабую руку в основном для защиты.
И вот наступил пятый раунд. Здесь я лучше полностью дам слово Игану: "Картина теперь в значительной степени изменилась. Друзья Мендосы выразили некоторое возмущение тем, что Джексон схватил своего противника за волосы и, держа его в этом беспомощном положении, бил до тех пор, пока тот не упал на землю. К судьям обратились по поводу соответствия этого действия правилам. Было решено, что оно им полностью соответствует, и бой продолжили. Ставки выросли до 2-1 в пользу Джексона".
Я сам очень хорошо знаю, что такое выгораживать своих друзей в репортажах, и поэтому испытываю к Игану известное сочувствие в связи с этим эпизодом. Он очень старается быть честным. Он воздерживается от высказывания собственного мнения и старается по возможности замолчать этот эпизод, но он все-таки не дворняга, а джентльмен, и он не может совсем уж ничего о нем не сказать, как впоследствии и другой джентльмен и тоже горячий поклонник Джона Джексона Артур Конан-Дойль в романе "Родни Стоун".
Между тем у нас есть очень красноречивое свидетельство того, что Иган думал по поводу таких приемов, когда ими пользовались не близкие ему люди. Для этого достаточно открыть его "Боксиану" на другой странице, а именно на той, где говорится о бое уже известных нам Тома Джонсона и Бена Брейна в 1791 году, то есть всего за четыре года до описываемых событий. Между прочим, как уже говорилось, Мендоса там тоже присутствовал в качестве секунданта Джонсона.
Чемпионом на тот момент был Джонсон, но Брейн с самого начала принялся его безжалостно избивать. А дальше, со слов Игана, произошло следующее: "Том вскоре совсем отчаялся и, мучаясь от того, что время его гордой славы быстро подходит к концу, полностью потерял лицо и несколько раз схватил Бена за волосы и дернул за них. То, что он прибегал к этим приемам, так не вязавшимся с его прежним поведением, вызвало сильное негодование зрителей".
Чуть позже Иган снова возвращается к этому эпизоду и говорит: "Поведение Джонсона во время этого боя совершенно потрясло его друзей". Далее он еще довольно долго рассуждает о том, что могло привести такого серьезного и уважаемого бойца к столь глубокому моральному падению.
И куда делся весь этот праведный гнев, когда Джексон не просто схватил Мендосу за волосы, а пригнул к земле и стал забивать свободной рукой? Почему слава Джексона после этого только возросла? Почему он не потерял свое прозвище "Джентльмен", которое с гордостью проносил всю жизнь?
Потому что Англия очень не хотела видеть еврея своим чемпионом.
Этот эпизод из пятого раунда очень широко известен в истории британского бокса, и существуют более подробные его описания, чем у Игана. Например, у Дж. Б. Линча в его "Кулаках и перчатках": "Они яростно обменивались ударами, когда голова еврея опустилась, так как он пытался достать противника ударом правой по корпусу. Джексон отступил, чтобы уйти от удара, и схватил Мендосу за его довольно длинные волосы, запустив в них пальцы, а свободной рукой принялся раз за разом наносить удары снизу".
Никаких противоречий с описанием Игана здесь, как видим, нет, но он явно пользовался какими-то иными источниками, кроме "Боксианы". Кроме того, Линч писал уже в начале XX века, и имя Джексона не вызывало у него ни малейшего пиетета. Времена изменились, и он издевательски называет Джексона "образчиком джентльменского поведения", одновременно называя его поступок "одним из самых грязных трюков, какие мы только видели". При этом из текста видно, что ни к Мендосе лично, ни к евреям вообще Линч особо теплых чувств не питает. Они для него такие же чужаки, какими были для его предков в конце XVIII века. Понадобился Холокост, чтобы это изменилось.
Во многих современных историях бокса пишут, что бой Мендосы с Джексоном на этом и закончился. Это не так и… именно так. Там было еще целых четыре раунда, но что это были за раунды! Ни у Игана, ни у кого бы то ни было еще нет их более-менее подробного описания. Иган вообще не говорит о них по отдельности, а просто замечает, что с шестого по восьмой раунд Мендоса все больше сдавал и только защищался, а в девятом Джексон уже просто избивал его до тех пор, пока он не упал совершенно изможденный.
Однако и здесь Иган недоговаривает. Ему очень важно показать, что бой не закончился в пятом раунде, и тот эпизод не сыграл в нем решающей роли. Но Иган опять слишком честен для того, чтобы передергивать, и оставляет нам возможность дойти до всего самим. Он пишет, что весь поединок продолжался всего десять с половиной минут. Раундов было девять, значит, перерывов, соответственно, восемь, и на них ушло четыре минуты. Остается всего шесть с половиной минут чистого боевого времени. Судя по описанию Игана, первые пять раундов были не такими уж быстрыми. Получается, что последние четыре были очень-очень короткими, почти символическими. Просто избитый, но не потерявший гордости Мендоса еще четыре раза выходил из своего угла, чтобы получить очередную порцию ударов и снова упасть. Если кого-то в этом бою было не в чем упрекнуть, так это его.
Своей очень своеобразной победой Джон Джексон, которого уже тогда называли Джентльменом Джексоном, поставил всех в довольно неловкое положение. Англия – страна, где особо чтут неписаные законы. Писаные нарушать можно, а иногда даже нужно. Так, например, проведение любого боксерского поединка во времена Мендосы являлось прямым и довольно-таки наглым нарушением законов того времени, и всех это, в общем-то, устраивало, включая и первых лиц государства. А вот нарушение неписаного закона – это своего рода святотатство.
Табу на дергание за волосы и было одним из таких неписаных законов в боксе. Мы помним, какой анафеме предали Тома Джонсона всего за четыре года до этого за куда более мягкое нарушение этого правила. Однако Джона Джексона никакой анафеме не предали ни до, ни после. Об этом, разумеется, не говорили в таких терминах, но тут сработало другое правило: ради святого дела можно позволить и не такое. А избавить Англию от чемпиона-еврея было делом именно святым. И это, как ни странно, не исключало хорошего отношения лично к Мендосе, который оставался очень популярен и после своего поражения. В отношении него многие даже чувствовали известную неловкость.
Тем не менее, Джексон, решив одну проблему, создал другую. В Англии в юриспруденции, а значит, и во всей остальной жизни действует так называемое прецедентное право, которое въелось всем в мозги. В самом упрощенном виде это выглядит следующим образом: при решении какого-то спорного вопроса начинают рыться в анналах истории в поисках прецедента, то есть аналогичного случая. Если находят, то решение по новому делу выносится на основании старого. Короче говоря, возникла опасность, что боксеры начнут драть друг друга за волосы, как торговки на рынке. И такой сюрприз преподнес родной Англии человек по прозвищу Джентльмен! Однако ни ему, ни родине это, в конечном счете, не повредило. Он построил все здание своей немеркнущей славы на том, что отодрал за волосы Дэна Мендосу, а боксеры после этого боя стали коротко стричься. Таким образом, все проблемы были решены, и пострадавшим в этой истории оказался только сам Мендоса.
Однако остается открытым еще один вопрос: зачем Джон Джексон это сделал?
Да-да-да, мы все знаем, что в борьбе все средства хороши. Джексон увидел возможность быстро завершить бой и не упустил ее. Наверно, он полагал, что это сойдет ему с рук, но вряд ли мог быть на сто процентов уверен в этом. Значит, все-таки рискнул?
Как нетрудно догадаться, все мои личные симпатии в этой истории лежат на стороне Мендосы. Однако, как я уже говорил раньше, по-моему, у него не было в этом бою никаких шансов. Каким бы гением он ни был, не мог небьющий средневес победить самого могучего тяжеловеса своего времени, тем более что Джексон не слишком сильно уступал ему в скорости, обладал мощнейшим ударом и, наконец, отличной левой рукой, которой он мог контролировать дистанцию. Будь разница в габаритах у них чуть поменьше, Мендоса имел бы шансы на победу благодаря своему техническому превосходству, но так… Нет, это был не его бой.
Четвертый раунд показал, что Джексон уже разобрался в ситуации и понял, что ему делать. Тогда почему же он пошел на этот грязный трюк?
Люди, которые не выходили в ринг и даже не дрались на улице, часто представляют себе, что боксер там что-то рассчитывает, как будто он сидит за письменным столом, и принимает решение. На самом деле, он часто действует на уровне инстинкта, подсознания, но оно срабатывает в правильном направлении. Наверно, потому, что наш мозг думает быстрее, чем мы думаем.
Джексон увидел склоненную голову Мендосы и схватил его за волосы. Вряд ли его мысли облеклись в это время в какую-то словесную форму, но чуть-чуть позже (а эпизод длился далеко не одну секунду, так как упорный Мендоса все не падал) он понял, точнее, почувствовал, что это сойдет ему с рук. Против кого угодно не сойдет, а против Мендосы – сойдет. Тем более что история его второго боя с Хамфрисом была Джексону хорошо известна. Так что он действовал наверняка. Боксерская Англия устала от своего приемного сына, который обскакал сыновей родных.
Не уверен, сознавал ли это сам Джексон, но, скорее всего, его подтолкнул к этому поступку еще один эпизод из его собственной карьеры. В 1789 году он проиграл уже практически выигранный бой Джорджу Инглстону, потому что поскользнулся на скользкой после дождя земле, вывихнул лодыжку и еще сломал какую-то косточку. Такие вещи даром не проходят. Джексон был уверен в победе, он знал, что должен победить Мендосу, но он не мог полагаться на случай, тем более что случаи, как он знал, бывают разные. Он увидел гарантированный путь к победе, пусть и не самой славной, и ничтоже сумняшеся пошел по нему. Разумеется, здесь нельзя ничего утверждать, но, думаю, так оно и было. Вопреки своему прозвищу Джексон не был джентльменом. Он был обычной дворнягой, которая в данной ситуации увидела кусок мяса и устремилась к нему кратчайшим путем.
Пытался ли Мендоса вызвать Джексона на матч-реванш? На этот счет существуют две точки зрения, нетрудно догадаться, какие и какая кому принадлежит. Через шесть с половиной лет после боя у Мендосы и Джексона завязался еще один поединок – на этот раз на газетных страницах. И как раз на эту тему.
Если верить Пирсу Игану, то все развивалось следующим образом… Впрочем, начать придется издалека, тем более что старт всей истории, сам того не желая, дал еще один знаменитый боксер – Джем Белчер.
В 1800 году он находился в расцвете своей юной славы. Ему было 19 лет, и он уже был чемпионом Англии. Однако на пути к этому титулу Белчеру не пришлось столкнуться с самыми именитыми соперниками, и он не добился еще той славы, которой он, по собственному мнению и по объективным показателям, заслуживал. По очень злой иронии судьбы он добьется этой славы позже, и не в победах, а в поражениях, когда, потеряв глаз, а с ним в значительной степени чувство дистанции, будет выходить против самых сильных соперников и героически проигрывать им.
Однако до того печального времени оставалось еще несколько счастливых лет, и пока Белчеру был позарез нужен именитый соперник. Таких на тот момент было двое: Джексон и Мендоса, причем оба уже пять лет находились в отставке. Насколько мне известно, Джексона Белчер не вызывал. Не думаю, что из страха, хотя при всей своей огромной симпатии к Джему, полагаю, что он не выиграл бы у него. Просто победа над Мендосой сделала Джексона своего рода небожителем, и он проводил больше времени со своими учениками-аристократами, чем с боксерами. У Мендосы тоже хватало учеников из этой среды, но он был гораздо ближе к боксерскому народу. Кроме того, он к тому времени был владельцем паба "Адмирал Нельсон" и в общем и целом процветал. Тем не менее, встретить его было гораздо проще, и где-то в начале или середине 1800 года это произошло. При каких обстоятельствах и как именно – неизвестно. Известно лишь, что Мендоса вроде бы не возражал, чтобы вернуться на ринг, но очень беспокоился, чтобы поединок не повредил его карьере владельца паба. Это было действительно серьезно. Во всяком случае тогдашние авторы, и прежде всего Пирс Иган, пишут об этом как о чем-то само собой разумеющемся. Видимо, по тогдашним понятиям, ты не мог одновременно находиться по обе стороны закона. Ты должен был выбирать что-то одно. Многие, правда, пытались совмещать, но это было нелегко. Договорились они только о том, что проведут поединок где-нибудь в Шотландии, подальше от Лондона, но дальше этих разговоров дело не пошло, и все как-то завяло само собой.
22 декабря 1800 года, после того как Белчер блистательно защитил свой титул против Эндрю Гембла и его вынесли с ринга на руках, он увидел Мендосу.
- Дэн Мендоса! - закричал Белчер.
- Да, что тебе нужно? – ответил тот.
Нужно сказать, что Белчер немного забылся. Он, конечно, был чемпионом, но Мендоса был почти вдвое старше него, пользовался огромным уважением, и вот так просто задирать его было как-то не принято. Но чего можно требовать от девятнадцатилетнего чемпиона, которому море по колено и для которого нет авторитетов, кроме него самого?
- Видишь эти ботинки? - продолжил Белчер. - Я купил их, чтобы поехать в Шотландию, где собирался избить тебя.
- Если время придет, встретимся, - ответил Мендоса.
- Я хочу, чтобы ты подрался со мной сейчас, - сказал Белчер.
Мендосу о таких вещах никогда не надо было просить дважды, но тут же в дело вмешалась куча народу, и народу весьма здоровенного, и они разняли готовых сцепиться чемпионов.
Следующая встреча Белчера с Мендосой произошла через 11 месяцев – 25 ноября 1801 года, и опять после победы Джема. На этот раз он отделал Джо Беркса и был в схожем победном настроении, что и в прошлый раз. Бедный Джем, знал бы он, как скоро и навсегда закончится для него этот праздник жизни. Но пока море было по-прежнему по колено, и оно все мелело и мелело…
Белчер опять сказал что-то задиристое, предложив бой. На этот раз Мендоса ответил, что он окончательно покончил с боксом, доволен своим пабом "Адмирал Нельсон", который находился в его родном квартале Уайтчепел. Также он сказал, что у него жена и шестеро детей и вернется на ринг он только для того, чтобы за сто гиней встретиться с Джоном Джексоном, который как боксер поступил по отношению к нему некрасиво, при условии что тот не будет дергать его за волосы. Видимо, стричься Мендоса не хотел даже ради встречи с Джексоном.
Судя по всему, Мендоса меньше всего хотел оскорбить Белчера, но тот воспринял это именно так. Сказать, что Мендоса струсил, он не мог: слишком высокая репутация у него была, да Джем так и не думал. Он просто решил, что этот высокомерный малый не желает снизойти до него и только Джексона считает себе ровней.
Белчера почти все любили, и было за что, но среди его немногочисленных недостатков даже близкие друзья отмечали ревность к чужой славе. Короче говоря, он проникся глубокой неприязнью к Мендосе, и хуже всего, что тому это было до лампочки. Или до свечечки, так как лампочек тогда не было.
Собственно, создается впечатление, что Мендоса говорил все это даже не столько Белчеру, сколько кому-то их тех, кто стоял рядом. Он заявил о готовности провести матч, для которого нужно было найти спонсора. Однако услышали его не спонсоры, а журналисты, один из которых в газете Oracle and Daily Advertiser опубликовал от лица Мендосы вызов Джексону. Надо сказать, что это была чистая провокация, которая могла привести к чему угодно, но только не к организации боя, так как бокс был по-прежнему вне закона. Да-да, того самого писаного закона, который не грех нарушить, но нарушать надо было не слишком громко и не привлекая лишнего внимания. И уж тем более не декларируя в газете свои намерения нарушить закон.
Ответ от Джексона последовал незамедлительно. Этот шедевр эпистолярного жанра уже был приведен в очерке "Джентльмен", посвященном Джону Джексону, но он заслуживает того, чтобы процитировать его еще раз:
"ИЗДАТЕЛЮ
Сэр,
по возвращении в город в субботу я был весьма удивлен тем, что в прошлый четверг в вашей газете было опубликовано объявление с вызовом на бой, как будто исходящее от м-ра Мендосы. Если я не ошибаюсь в своем заключении, что оно действительно исходит от этого прославленного кулачного бойца, я бы попросил вас при помощи вашей газеты проинформировать публику, что уже несколько лет, как я полностью удалился от общественной жизни, и все более и более утверждаюсь в мысли о том, что это решение было правильным, наслаждаясь тем удовольствием, которое я получаю от частной жизни среди своих многочисленных друзей, пользующихся огромным уважением, быть принятым в среде которых в качестве доброго знакомого и друга для меня большая честь, однако, будучи побуждаем дать по поводу этого мелкого конфликта ответ, который, как я надеюсь, не сочтут слишком высокомерным с моей стороны, я должен просто сказать, что, прождав вызова от любого кулачного бойца в течение более чем трех лет, каким бы способным в своем ремесле он ни был и как бы его ни расхваливали его друзья, я нахожу крайне удивительным, что м-р Мендоса добавил к этим трем годам еще четыре года молчания, сложив которые мы получаем почти семь лет с тех пор, как я получил удовлетворение от того, что наказал его за его оскорбительное высокомерие; но в результате этого поединка м-р Мендоса выработал в себе одно положительное качество – он научился не так спешить с тем, чтобы принимать решения, и стал гораздо медленнее претворять их в жизнь.
Этот осторожный и мудрый принцип действия заслуживает большой похвалы; и, пройдя в течение семи лет через этот срок ученичества с целью обретения некоторой искусственной смелости, он теперь обращается ко мне со множеством дерзостей (которые являются, похоже, его единственным капиталом, который он нажил за это время), чтобы вынудить меня оказаться в том положении, которого я в течение многих лет с радостью избегал.
Однако как мало я ни хотел привлекать к себе хотя бы на один момент общественное внимание, я должен сказать, что не возражаю против того, чтобы доказать свое мужество и встретиться с м-ром Мендосой там и тогда, где он захочет, ПРИ УСЛОВИИ, что он пообещает драться, и при условии, что он также заранее не сообщит об этом бое в магистрат на Боу-стрит и куда бы то ни было еще.
Надеюсь, что ваши читатели и публика простят меня за то, что я отнял у них столько драгоценного времени.
На этом, Сэр, я и хотел бы закончить,
С уважением к вам и к ним,
Джон Джексон
20 ноября, 1801 года. ".
Как нетрудно заметить, письмо это абсолютно хамское и написано не джентльменом, а тем, кто достаточно долго пасся рядом с джентльменами. Джексон, если и не был уверен, то явно подозревал, что за публикацией стоит не сам Мендоса, но при этом не упустил возможности лишний раз оскорбить его. Чего только стоит то место, где Джексон говорит, что он наказал Мендосу за высокомерие. Характерно, что он забыл написать, как именно он это сделал. Еще лучше тонкий намек в конце на то, что Мендоса сам сбегает в магистрат и настучит на себя и Джексона, чтобы избежать боя, которого сам же требует. Нет, прав был многократно оплеванный неблагодарными потомками великий писатель Горький: рожденный ползать летать не может.
Мендоса незамедлительно ответил через ту же газету:
"Мистер Издатель,
Меня крайне озаботило письмо, опубликованное в вашей газете в прошлую среду в том же разделе, что и подробный отчет о боксерском матче в Мейденхеде, и подписанное "Джон Джексон". Оно является как бы ответом на вызов, который, как предполагали, исходит от меня. Пожалуйста, Сэр, поймите меня правильно. Меня мало беспокоит содержание элегантных излияний мистера Джексона. Также на меня не производят никакого впечатления и не удивляют оскорбительная ложь, бесстыдная наглость и злобные клеветнические измышления, содержащиеся в его заявлениях, которые я отвергаю целиком и полностью. Однако меня серьезно задевает то, что мне предлагается либо покорно сносить оскорбления, либо рисковать обидеть моих ближайших друзей, в особенности уважаемых представителей магистрата, возвращаясь к профессии, от которой по принципиальным соображениям и убеждениям я полностью отошел.
Для того чтобы убедительно опровергнуть голословные утверждения мистера Джексона, достаточно сказать, что через месяц после нашего боя в Хорнчерче я нанес ему визит, устыдил его за то, что он схватил меня за волосы, и предложил провести с ним поединок за двести гиней. Джексон предложил сделать это за сто гиней, а потом отказался драться даже за пятьсот гиней, когда эта сумма была найдена. Вот это смелость! Вот это последовательность! Вот это сила! И, тем не менее, мистера Джексона продолжают считать человеком чести, верным своему слову!!!
Мистер Издатель, после этого я уехал из Лондона на пять лет, чем легко можно объяснить мистеру Джексону мое молчание. За свою жизнь я провел тридцать два официальных боя, из них четыре с Хамфрисом (три из которых я выиграл) и два с Уиллом Уорром, из которых выиграл оба. Они оба были смелыми и сильными бойцами, и, конечно, после того, как я получил от них так много ударов, единственным моим мотивом для того, чтобы снова провести поединок с мистером Джексоном, является дух чести и жажда возмездия, которые наполняют грудь человека.
Мистер Издатель, я хотел бы еще раз повторить, что нахожусь в весьма затруднительном положении. Я хочу драться с мистером Джексоном и собираюсь сделать это, но из страха принести вред своей семье и нанести оскорбление магистрату, опубликовав вызов в газете (что не слишком благопристойно для владельца паба), я могу сказать следующее: я буду очень рад возможности как можно скорее встретиться либо с самим мистером Джексоном, либо с его друзьями у себя дома. Там я смогу оказать им все возможное внимание, так как я очень хотел бы убедить весь мир в том, какое глубокое и справедливое чувство я испытываю ко всем интересам мистера Джексона, касающимся того, кого зовут
Даниэль Мендоса
"Адмирал Нельсон", Уайтчепел.
P.S. Позвольте поблагодарить вас за вашу великодушную беспристрастность, а также через вашу замечательную газету выразить мою признательность публике за ее многочисленные и лестные для меня знаки внимания, которые я от нее получил".
Я предлагаю вам самим оценить, кто из авторов этих двух писем больше соответствует понятию "джентльмен".
Нужно ли говорить, что представители Джексона так и не пришли и этот бой никогда не состоялся? Тем не менее, Мендоса все-таки еще дважды в своей жизни выходил на ринг.
В первый раз это произошло в 1806 году, и история, в результате которой Мендоса снова оказался в ринге, была живой иллюстрацией известной английской поговорки "If you want to keep a friend never borrow never lend" (Если хочешь сохранить друга, не давай в долг и не бери взаймы).
Началось все с того, что Хэрри Ли, друг Мендосы, который был его секундантом в бою с Джоном Джексоном, оказался в долговой тюрьме. Мендоса выступил его поручителем, Ли вышел из тюрьмы, и на этом дружба закончилась.
Мендоса и Ли обменялись открытыми письмами в печати, которые представляют интерес только для любителей эпистолярного жанра эпохи, но не историков, потому что из них совершенно невозможно понять, кто кому и что должен. Один говорит, что долг ему не вернули, другой - что, с одной стороны, вернули, а с другой – и возвращать было нечего. Читаешь одного – он прав, читаешь другого – тоже вроде прав, хотя создается впечатление, что если Мендоса говорит о конкретном долге и конкретном случае, то Ли предпочитает рассуждать "вообще".
В своем письме Мендоса говорит, что с какого-то момента Ли стал на каждом шагу говорить, что он его изобьет. Понятно, что снести такого Мендоса не мог. Судя по всему, именно это и стало для него последней каплей, после чего он и опубликовал свое письмо, которое начиналось с извинений за то, что он просто вынужден вернуться к профессии, которую давно оставил. Ли в своем ответном письме этого не отрицает. Бой стал неизбежен.
Ли был высоким и длинноруким малым. В мире бокса его хорошо знали как отличного спарринг-партнера, но в официальных боях он не участвовал, что, как мы знаем на примере Джона Джексона, само по себе еще не говорило о его слабости. Кроме того, он был здорово крупнее и моложе Мендосы, которому на момент поединка, состоявшегося 21 марта 1806 года, было без нескольких месяцев 42 года. Тем не менее полагали, что Ли окажется для бывшего чемпиона легкой добычей. При этом, однако, удивляет то, кто был секундантами Ли – действующий на тот момент чемпион Англии Хен Пирс и следующий чемпион Англии Джон Галли. Какая-то уж очень большая честь для простого спарринг-партнера. Ни у Игана, ни у Майлза, ни у других историков нет никаких пояснений по этому поводу. Пирс Иган вообще очень подробно описал этот бой, что также говорит о его не совсем пустяшном статусе.
Мендоса вышел на ринг полностью уверенный в своем полном превосходстве. Ставки перед первым ударом гонга заключались из расчета 3-1 в пользу бывшего чемпиона. Однако в первом раунде высокий и длиннорукий Ли сумел какое-то время продержать Мендосу на дистанции своей левой, что многих удивило. Кроме того, Ли, как показалось свидетелям, был несколько раз близок к тому, чтобы зацепить Мендосу своими ударами, но тот их все парировал или уклонился от них и сам ударом, а не броском отправил Ли на землю. В первый, но далеко не в последний раз. Ставки возросли до 10-1 в пользу Мендосы.
Ли пришел в такую ярость, как будто Мендоса от него еще денег потребовал. Во втором раунде он просто набросился на него. Однако Мендоса удачно контратаковал, но Ли все равно нанес неплохой удар в нос, после чего они сцепились и упали.
В третьем раунде Ли снова опробовал эту тактику агрессивного несостоятельного должника. Он опять налетел на Мендосу, но тот встретил его ударами с обеих рук, и Ли упал снова. В четвертом раунде Ли нанес Мендосе удар чуть выше левого глаза, но тот бросил его на землю. Тем не менее Ли завоевал уважение зрителей, которые стали ставить на то, что бой продлится более получаса. Однако в пятом раунде от удара Мендосы Ли вылетел под канаты.
В раундах с шестого по восьмой Мендоса по-прежнему попадал куда больше и заканчивал их бросками. В девятом Ли снова бросился на него и напоролся левым глазом и бровью на его кулак. В десятом Ли нанес легий удар и упал сам. Видимо, занесло. В одиннадцатом он снова напоролся на встречный удар Мендосы и сам бросился на землю, скорее всего, чтобы избежать продолжения атаки противника.
В двенадцатом раунде Мендоса выбил Ли из ринга, в тринадцатом тот прилип к нему после удара, чтобы не упасть. В четырнадцатом и пятнадцатом раундах Ли падал почти без помощи Мендосы. В шестнадцатом он, возможно, пожалел, что этого не сделал, так как получил удар в горло и все равно упал. В семнадцатом он свалился от первого же удара.
В восемнадцатом раунде боксеры сцепились и упали. В девятнадцатом Ли попытался снова налететь на Мендосу, но налет закончился тем, что бывший чемпион нанес ему удар точно в челюсть, и Ли опять полетел под канатами.
В двадцатом раунде Мендоса дал Ли поатаковать, но с видимой легкостью заблокировал все, что тот выбросил, после чего, сцепившись, они упали вместе. В двадцать первом Мендоса для разнообразия отправил Ли на землю ударом по корпусу. В двадцать втором Ли опять решил принять горизонтальное положение, прежде чем Мендоса его об этом "попросил".
С двадцать третьего по двадцать седьмой раунд Мендоса почти безнаказанно избивал Ли, но двадцать восьмой закончился неожиданно: Ли схватил его за руку, сильно дернул, и Мендоса упал, потеряв равновесие. В двадцать девятом, когда они сцепились, Мендоса повалил и придавил Ли.
А вот тридцатый раунд закончился неожиданно. Мендоса бил соперника, как хотел, когда поскользнулся, и, пока он падал, Ли успел нанести ему несколько ударов. После этого неприятного эпизода Мендоса еще пару раундов приходил в себя, но в тридцать третьем и тридцать четвертом окончательно очухался и снова захватил инициативу, после чего закончил тридцать пятый и тридцать шестой тем, что выбивал Ли под канаты.
С тридцать седьмого по сороковой раунды Мендоса просто избивал Ли. А в сорок первом тот упал, едва Мендоса до него дотронулся. В сорок втором бывший чемпион в очередной раз бросил своего совершенно измученного соперника. Тем не менее Ли сопротивлялся еще десять раундов, хотя в каждом из них был нещадно бит. Бой остановили только в пятьдесят третьем, когда Ли во второй раз подряд упал без удара. Продолжалось все это около часа и десяти минут.
Это был предпоследний бой Мендосы и его последняя победа. А последний бой состоялся 4 июля 1820 года, накануне того дня, когда бывшему чемпиону исполнилось пятьдесят шесть.
Бой с Ли стал предпоследним для Мендосы и его последней победой. А последний бой состоялся 4 июля 1820 года, накануне того дня, когда бывшему чемпиону исполнилось пятьдесят шесть.
А теперь угадайте, кто был одним из секундантов Мендосы в тот печальный для него день? Правильно, Хэрри Ли, если историк бокса Г. Д. Майлз ничего не путает, а он, думаю, не путает. Просто это были большие люди, а большие люди в отличие от маленьких умеют в том числе и переступать через мелочные обиды.
Что касается самого этого боя, то он лишний раз подтверждает, что даже самые умные боксеры из года в год и из века в век совершают одну и ту же самую глупую ошибку: слишком задерживаются на ринге. Его соперник, Том Оуэн, был совсем ненамного моложе него – ему был только пятьдесят один годик, но в это время каждый год может значить очень много. Кроме того, это был совершенно особый случай.
Оуэн, как и многие другие боксеры тогда, был одним из колоритных персонажей тех колоритных времен. Он стал чемпионом Англии в одном из первых боев. В каком именно – трудно сказать. Видимо, он дрался где-то в провинции, но из более-менее известных его поединков титульный был только вторым. Так или иначе, но в 1796 году Оуэн нокаутировал известного бойца Уильяма Хупера и был провозглашен чемпионом Англии. Он победил Хупера и в матче-реванше, но в 1797 году проиграл титул Джеку Бартоломью. Это на время отбило у него охоту к рингу, и он вернулся к своему основному занятию – торговле тем, что тогда называли москательными товарами, - маслам, краскам и т.п.
Однако в 1799 году Оуэн вернулся на ринг, чтобы всего за десять гиней встретиться с бойцом, о котором мы почти ничего не знаем, кроме того что его звали Хаусса (Houssa) и что он был евреем. По словам Г. Д. Майлза, Хаусса избил Оуэна в хлам за сорок минут. После этого Оуэн провел еще пару хороших боев, выиграл их и перестал выступать сам, но остался возле ринга и работал там в качестве тренера и секунданта. Известно, что его считали очень знающим человеком и полагались на его мнение в том, что касалось организации боев и составления пар. И вот в 1820 году Оуэн решил составить еще одну пару - из себя и Мендосы. Они были хорошо знакомы. Более того, между ними пробежала какая-то кошка, и, когда Оуэн предложил урегулировать конфликт в ринге, Мендоса с радостью согласился.
Г. Д. Майлз в своем рассказе об Оуэне упирает на то, что тот как раз прославился составлением пар на бои, и, следовательно, когда выдвигал свое предложение Мендосе, исходил из того, что победа ему практически гарантирована. Еще Майлз не советовал в данном случае доверять Пирсу Игану, который был очень близким другом Оуэна. Так что воспользуемся той информацией, которую дает нам сам Майлз, абсолютно ровно относившийся к обоим участникам этого боя.
Мендоса тогда все еще неплохо выглядел, но находился в скверной физической форме. Это был усталый человек, у которого кроме жены имелось еще одиннадцать детей. Оуэн же, хотя и смотрелся просто костистым немолодым человеком, на самом деле находился в прекрасной физической форме, которую он постоянно поддерживал. Сохранился его портрет как раз 1820 года, на котором он выглядит здорово моложе своих пятидесяти с хвостиком и изображен он там с гантелей, изобретение которой ему и приписывают. Честно говоря, сомневаюсь, но что точно, так это то, что Оуэн всячески поддерживал форму на протяжении всей жизни.
Первый раунд оба начали очень осторожно, потом обменялись ударами, сцепились и упали, но Оуэн подмял Мендосу под себя. Во втором Оуэн упал, но, скорее, от толчка, чем от удара Мендосы. В третьем Дэн хорошо дрался, пока не пропустил сильный удар справа, пришедшийся под левый глаз. Он упал, но тут же вскочил. Его секунданты посоветовали ему этого не делать, но он их не послушался.
Любопытно, что у Конан Дойля в "Родни Стоуне" Мендоса, выступая в роли секунданта, советует "своему" бойцу, которому как раз досталось, лечь после первого же удара и выиграть время на отдых. Как видим, сам он ничего подобного не делал.
Начиная с четвертого раунда Мендоса стал резко сдавать. В конце они сцепились с Оуэном, и на этот раз Дэн подмял его под себя, но это уже ничего не меняло. В пятом Мендоса выглядел совершенно измотанным и опять упал. В шестом он сумел достать Оуэна, но потом оба упали. Раунды с седьмого по десятый заканчивались нокдаунами Мендосы от ударов и бросков. В одиннадцатом завязался размен, Оуэн упал от удара… и тут же Мендоса упал сам то ли от общего изнеможения, то ли в результате отставленного эффекта от удара. В двенадцатом раунде Оуэн совершенно избил его, и на следующий раунд Мендоса уже не вышел. Все действо продолжалось не более пятнадцати минут.
Мендосу отнесли в карету, а Джон Джексон, да-да, тот самый, собрал для него еще двадцать фунтов, очень приличную сумму, сверх гонорара в пятьдесят гиней.
В августе того же 1820 года Мендоса попрощался с любителями бокса. Сохранился текст его речи:
"Джентльмены! Я хотел бы сердечно поблагодарить вас за ваше покровительство сегодня и за ту помощь, которую вы оказывали мне в прошлом. Также я хотел бы выразить благодарность тем, кто пришел поддержать меня сегодня. Все это я никогда не забуду. Джентльмены, после всего, что я сделал для боксеров, выступающих на профессиональном ринге, я хочу сказать, что они не слишком хорошо со мной обошлись. На самом деле, самые известные из них полностью меня забыли. Джентльмены, думаю, я имею право назвать себя отцом умного бокса (science), так как хорошо известно, что бокс находился в спячке после ухода Браутона и Слэка. Это я и Хамфрис в наших трех боях с целью выявления сильнейшего возродили интерес к боксу, который с тех пор находится под покровительством публики. (Спросите, спросите об этом любителей бокса из тех, кто постарше.) Джентльмены, я еще раз хочу поблагодарить вас за помощь сейчас и в прошлом. И вот еще: теперь я ухожу и больше вас не побеспокою. (Аплодисменты.) Мне осталось сказать только одно: прощайте".
Как видим, Мендоса говорил не очень складно, не скрывая обиды на время, обогнавшее его славу. Забыли не только его. Через некоторое время точно так же забыли куда более популярного, чем он, чемпиона последующих лет Тома Крибба, а перед этим забыли спивавшегося с тоски одноглазого калеку Джема Белчера.
В этой связи не могу не вспомнить, как я пришел как-то на одни соревнования. Ко мне подошел пожилой человек, лицо которого показалось мне смутно знакомым, и попросил поздравить с днем рождения его друга, лицо которого тоже показалось мне смутно знакомым. Я поздравил, сказал несколько теплых банальностей и отошел, но все-таки услышал, как только что поздравленный мной сказал своему другу: "Я же тебе говорил, он не знает, кто я такой".
И я действительно не знал. Мне было очень стыдно, но это было так, а спрашивать было неудобно. То есть я, разумеется, их знал. Наверняка читал о них и очень может быть смотрел их бои, а так как на память не жалуюсь, наверное, мог бы многое рассказать о том, как они боксировали, но я их не УЗНАЛ, потому что в этих пожилых людях было трудно узнать тех замечательных молодых львов, которыми они когда-то были.
Вполне возможно, что Мендоса и вышел на ринг против Оуэна прежде всего за тем, чтобы его вспомнили, а оно вот как вышло… В своей речи он сказал о себе те хвалебные слова, которые полностью соответствовали действительности, но которые он хотел услышать от других, а другие не сказали. Пришлось хвалить себя самому, а это очень унизительно. Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что никто и никогда не оспаривал ни эти слова Мендосы, ни его место в истории бокса. Более того, сейчас его знают даже лучше тех, кого куда больше любили при жизни, того же Джона Джексона, например, или Тома Крибба.
Историки, впрочем, всегда воздавали ему должное, в том числе и те, с чьим мнением он имел возможность ознакомиться. Пирс Иган в своей "Боксиане" называл его звездой первой величины, превозносил его технику и боевой дух и утверждал, что, если Мендосе чего-то и не удавалось достичь, то только по причине ограниченных физических возможностей, то есть, проще говоря, недостатка роста и веса. Однако и Иган признавал, что к концу жизни Мендосу изрядно подзабыли. Но, как уже говорилось, это была общая судьба всех чемпионов. Новые герои всегда затмевают старых не потому, что они лучше, а потому, что они новые.
Даниэль Мендоса умер 3 сентября 1836 года в возрасте 72 лет. О том, как он жил последние годы, существуют разные и при этом взаимоисключающие версии. Так, Дж. Б. Линч утверждает, что Мендоса и его многочисленная семья жили в полном достатке, некоторые другие – что в бедности. Само наличие таких полярных оценок подтверждает то, что доживал свой век он в забвении. Как почти все спортсмены всех времен и народов. Конец Даниэля Мендосы был настолько же тихим, насколько яркой была его жизнь.
